НА ТОМ, ПОСЛЕДНЕМ РУБЕЖЕ

Прежде всего -- полная неопределенность с авторами. Четыречеловека названы на обложке, на самом деле их пять, но авторов три,потому что М. И С.ДЯЧЕНКО -- это один писатель, как и Г.Л.ОЛДИ.

Художественным мирам столь разных авторов, казалось бы, никакнельзя объединиться в одном романе. Но "Рубеж" -- перед вами, азначит, невозможное все-таки произошло. Отечественная фантастика,вероятно, самая "соавторская" в мире; а ведь соавторство требует отписателя перейти своего рода рубеж: вжиться в мир, созданный чужойфантазией и, наоборот, допустить другого в собственный мир. Хорошо,если авторы дополняют друг друга -- Ильф, создатель блестящихбессюжетных зарисовок, и Петров, мастер диалога. Но если роман пишуттрое (не говорю -- пятеро), такой синтез вряд ли возможен.

Поэтому -- многоголосье.

Этот прием был уже проверен Г.Л.Олди и А.Валентиновым в романе"Нам здесь жить", но в "Рубеже" построение еще более усложнено. Идело, разумеется, не в количестве точек зрения: восемь героевдействительно представляют разные взгляды на мир. Итак:роман-калейдоскоп, в котором миры, люди, цитаты чередуются,пересекаются, противоречат друг другу и приходят к единству.

Уже первые страницы книги утверждают, даже подчеркиваютмозаичность композиции. "Пролог на небесах" -- блестящий центон,который, по сути, ничего не сообщает читателю (мы еще ничего не знаемни о Рубежах, ни о Рубежных Малахах), но интригует его. "Пролог наземле", который как будто никак не связан с предыдущим, -- и зловещаяфраза, которая станет рефреном: "Не в добрый час твое желаниеуслышано, мальчик". Рио, странствующий герой, первый изповествователей, и его странные видения. Чумак Гринь, сын вдовыКиричихи, и его мир, столь знакомый каждому, кто хоть немного знаетукраинскую культуру, -- но в чем его связь с образцово-фэнтезийныммиром, по которому обречен странствовать Рио?

Все в конце концов объяснено, все фрагменты сложились вединственно верный -- единственно возможный! -- узор. Конечно, отчитателя требуется ответное усилие, без него даже "Тезаурус, или жеТолковник слов", любезно составленный Рудым Паньком, окажетсябесполезен. Главная трудность для читателя -- не запутаться в сложнойсистеме, которую выстроили авторы, постепенно заполнить бреши,отвечая на загадки и разгадывая недомолвки. Задача не простая, еслиучесть, к примеру, что сущность "приживников" или замыслы Самаэляраскрываются почти в самом финале. ("Наворотили мудростей! разве чтопан ректор Киевской бурсы ихние выкрутасы разберет, и тот, небось, взатылке лысом не раз не два почешет!" -- прав старый ведьмач, прав!)Но перед читателем стоит и другая задача, может быть, не менееважная: соединить в своем сознании противоположные, даже враждебныеточки зрения героев. Сотник Логин Загаржецкий -- и Юдка Душегубец,чью семью уничтожили гайдамаки. Чумак Гринь -- и преданная им Ярина,сотникова дочка. У каждого своя правда и своя вина.

Благодаря романному многоголосью, каждый из авторов сохраняетсвою индивидуальность, свою творческую манеру. Стыки явственночувствуются, но, как ни странно, вовсе не режут глаз. Дяченко ввелисвой излюбленный композиционный прием: две параллельные сюжетныелинии, которые (Лобачевский!) пересекаются в конце первой части;мучительная для Гриня ответственность за своего сводного брата,"чортова ублюдка", -- тоже из их "творческой лаборатории". Перваячасть стоит на пересечении двух традиций, фэнтезийной и "химерной":обеими Дяченко владеют свободно (вспомните "Шрам" и "Ведьмин век").Но там, где они ограничиваются штрихом, эскизом, Валентинов строитпрочную историческую базу, которая тут же оборачиваетсяквазиисторической (нечто подобное, но на французском материале, онпроделал и в "Дезертире"). Визионерская стилистика Олди позволяет имизобразить непредставимое для человека Древо Сфирот -- а это требуетне только особого взгляда, но и особого ритма. Бытие падшего ангела,каф-Малаха, который неожиданно для себя самого становится человеком,должно быть воплощено в слове совсем по другому, чем история, кпримеру, того же Гриня. Напомню, что и другие герои Олди проходят тотже или подобный путь: Гермий, Великий Здрайца, Индра. Слабостьсовершенных существ и сила бесконечно несовершенных людей -- одна изглавных тем их творчества.

Но "Рубеж" не сводится к сумме прошлых творческих достижений,хотя он, как мы видим, тесно связан с книгами Дяченко, Валентинова иОлди, которые хорошо известны читателю. Сталкиваются не только точкизрения героев, но и разные писательские манеры, а это придает книгеновое качество. Сама техника романа-буриме предполагает, что будущеемира и героев неизвестно даже самим авторам. Делает ли это книгуболее непредсказуемой? Создается ощущение сродни детективному: каждаядеталь может оказаться значимой, более того -- ключевой... а может ине оказаться. В то же время, чем больше непонятностей и загадоквозникает перед читателем, тем важнее для авторов объединить их --сюжетно и концептуально.

Действие "Рубежа" разворачивается в пространстве между двумяполюсами, которые условно можно назвать "Диканька" и "Каббала".

Украинские фантасты словно бы вняли настойчивым призывамкритиков и создали наконец-то роман на родной национальной почве. Нокакой-то странной получилась у них Украина. Писатели обошлись сродиной совершенно по-гоголевски: пересоздали ее.

Истории дьячка Фомы Григорьевича "про какое-нибудь старинноечудное дело", относятся ко времени стародавнему, а потому -неопределенному ("Лет, куды более за сто, говорил покойник дедмой..."). В легендарной Старой Украине, конечно, найдется место и длячумаков, и для исчезника, того, что в скале сидит (на самом деле этиперсонажи западноукраинской мифологии не имеют ничего общего, но --авторская воля...). Во второй части появляется, наконец, точкаотсчета: Колиивщина, гайдамацкое восстание 1768 года, воспетоеШевченко; действие "украинских глав" "Рубежа" происходит черезнесколько десятилетий после уманской резни. Казалось бы, всё ясно, --но тут же появляются несоответствия, анахронизмы (пан Гримм преподаетриторику в Киеве!). Для вящей достоверности авторы как бы невзначайподбрасывают объяснение: в ЭТОМ мире Мазепе удалось -таки разбитьвойска Петра, "Дракона Московского", под Полтавой. Объяснение едва лине пародийное, да и появление самого Николая Васильевича в Петербургевремен Екатерины Великой не перестает оставаться таким же загадочным.

Если не прибегать к каббалистической терминологии и нерассуждать о сходстве и различиях между смежными Сосудами, можносказать только одно: авторы играют в гоголевский миф, а в нем эпохисовмещаются не менее причудливо. Герои "Ночи перед Рождеством"(екатерининские времена), "Майской ночи" (много лет спустя),"Старосветских помещиков" (совсем недавнее прошлое), да и "Страшноймести", и "Вия" -- все они современники, все собрались вокруг вечнойДиканьки и столь же вечного Миргорода. Так же и в "Рубеже":Сковорода, Екатерина, Вакула, Рудый Панько, Котляревский и Гогольсосуществуют, нимало не удивляясь такому соседству.

Как-никак они живут не в истории, а в мифе.

Гоголевский мир незаметно переходит в шевченковский. Жуткие воспоминания Юдки о гибели семьи полностью понять можно только "на фоне" поэмы "Гайдамаки", где эпическая поэтизация насилия спорит с цивилизованным, гуманным взглядом на события. Трудно не заметить в романе своего рода дискуссию с Шевченко, но, разумеется, "украинско-еврейские" главы "Рубежа" к ней не сводятся. Для авторов важно выйти за пределы национального и социального - и найти общечеловеческое. Чумак Гринь, храбрыйкозак Логин, мститель Юдка не укладываются в национально-литературные стереотипы. Именно потому, что они люди, а людей нельзя ни объяснить,ни понять с помощью ярлычков, даже освященных традицией.

Более того: XX век осознал, что человек принципиально незамкнут, в каждый момент времени он не равен самому себе. ПоискДругого в современной культуре не случаен: формула Вячеслава Иванова"Ты еси" передает острое стремление выйти за пределы своегоодиночества, -- "Я", замкнутого на себе самом. Не случайно бахтинскоепротивопоставление бесплодного диалога типа "Человек у зеркала" --подлинному общению, которое, как и всё в этом мире, никогда не можетбыть завершено.

"Рубеж" - постмодернистский роман конца века (в конце нашеговека других романов и не бывает). И главной его темой -- в моемвосприятии -- является осознание героями единства, сплоченности,связи всех людей и существ, которые населяют разделенные миры.Вернее, один Мир. Осознание единства, несмотря на социальные,этнические, религиозные и даже метафизические рубежи.

Невыносимо трудно для Гриня признать в "чортовом ублюдке"-- брата. Невозможно для ангелов, Существ Служения, понять, зачем былсотворен человек. Рубежный Малах должен утратить свою целостность,стать "глупым, глупым каф-Малахом", чтобы понять, что такое любовь иутрата.

Человек способен на подвиг и подлость -- судьба Гриня томупримером. Человек -- это не только и не столько то, чем он являетсясейчас или станет в будущем. Человек -- это еще и тот, кем он мог быстать. И вот -- в Рио и Юдке, в обоих Заклятых, "свернулся калачикомгорелый хлопчик", Заступник, тот, кто видит мир во всем многоцветье.Но освободить этих мальчиков, позволить им вырасти в Воина и Мудрецамогут только сами Рио и Юдка, переступив через запрет, по сути --переступив через себя. Герои должны совершить то, что для нихабсолютно невозможно, немыслимо: Рио и Юдка разрушают заклятье,каф-Малах меняет местами внешнее и внутреннее, обретает свободу вограничении, Гринь искупает предательство, сотник продает свою душуведьмачу ради дочери, Ярина обратится в Ирину -- Несущую Мир. "Почемуони способны меняться, входя в запертые на три засова сокровищницы,куда им раньше вход навеки заказан был?!" - изумляется каф-Малах.

Потому что -- люди.

А для людей Рубежи -- не более чем "пленочки".

В отличие от этики, космогония "Рубежа" куда более экзотична иприхотлива. Будучи честными людьми, авторы перечислили своипервоисточники в прологе -- а если быть точным, то в прологах(толкования мудрецов Мишны и великая книга "Зогар", что значит"Сияние", а для сведущих -- "Опасное Сияние"). Я не берусь судить отом, насколько верно в романе воспроизведено каббалистическое учениеи не преображено ли оно еще более радикально, чем гоголевскаямифология.

Видимо, причин, по которым авторы обратились к Каббале,несколько. Иудейская мистика была необходима, потому что именно черезее призму видит мир Иегуда бен-Иосиф, Консул. Каббала более чемэкзотична для большинства читателей, несмотря на появившиеся впоследнее время переводы и популяризации. Корень ее -- вветхозаветных книгах, но в то же время она не совпадает сортодоксальными иудейской и христианской традициями. Отсюда --возможность игры в совпадение-несовпадение. Противоречащий -- но недьявол; Спаситель -- но не Христос; Б-г, Который "укрылся от ангелови от сынов человеческих".

Это может показаться кощунством (а в определенной мере им иявляется), такой подход провоцирует на спор, на несогласие. Но взащиту "Рубежа" станет почтенная традиция. Прологи на небесах, наземле, под небесами, вне неба и земли напоминают о "Прологе на небе"в гетевском "Фаусте" и "Прологе в высших сферах" из "Иосифа и егобратьев" Томаса Манна (тем более что у Манна речь идет о том же -- оботношениях людей и ангелов).

Играть с такими темаами - да и вообще притрагиваться к ним - опасно. К чести авторов романа, они пошли на риск сознательно. А чего достигли, переступив этот рубеж , - решать читателю.